РАБІВ ДО РАЮ НЕ ПУСКАЮТЬ

Свободолюбие одних наций и склонность к рабству других – не более чем расхожие домыслы. Ни какая из наций не хочет быть рабской. Однако же на практике не всем удаётся этого избежать.

Человек - существо коллективное, а раз так, то человеческое общество нуждается в координации (упорядочивании). Можно выделить два способа упорядочивания: 1) подчиняться правилам, 2) подчиняться кому-то. Второе - это несвобода. Соответственно первое - свобода (абсолютно же свободным можно быть только в одиночку). Но удержаться в рамках правил не так просто потому, что нарушая правила можно получить желаемый результат гораздо быстрее. Например, вы дали взятку (а кто-то взял её) - и диплом юриста у вас в кармане. Общество, взявшее за основу демократию, но не имеющее внутри себя способа удержания своих членов в рамках демократического общественного договора, быстро деградирует и превращается в автократию, где каждый верхний слой иерархии контролирует нижний, т.е. фактически получается второй способ координации - несвобода. Мы показали ранее, что способ удержания общества в рамках фактической демократии нельзя построить лишь на основе права. Кроме права нужна ещё и работа совести общества потому, что любой закон можно обойти при помощи сговора. Даже если общество каким-то образом попало в, казалось бы, устойчивое состояние: ″никто не берёт взятки, потому, что за это последует неизбежное наказание, поскольку ни кто уже не берет взятки", оно вполне может переключиться в другое устойчивое состояние: "чтобы быть честным, нужно много украсть и купить правосудие″.

Чтобы такой деградации не произошло, в обществе должна сформироваться определённая мораль и этика. И речь здесь идет не об официозе, а о фактических морально-этических установках повседневной жизни. С точки зрения координации демократического рыночного общества, задача этих установок в том, чтобы предотвратить образование в обществе групп, имеющих внутри себя особые отношения для взлома правового механизма. На простом языке мы называем этот ключ для взлома "кумовством″. Пример такой защитной морально-этической установки из средневековой феодальной Империи франков: "вассал моего вассала - не мой вассал″. Она дробила феодальную среду на отдельные элементы, действующие в рамках социального договора, предотвращая "слипание″ его в артели по обходу этого договора. Действенность этого правила обеспечивалась представлением о благородном поведении среди них. Эта формула – предтеча протестантской этики и морали, позаимствовавшей у феодалов честь придерживаться правил, согласно которым превосходство над другим является лишь следствием обстоятельств и договора. Это заимствование очевидно объясняется глубинной сутью германских народов. Их культура пропитана духом чести придерживаться правил, пониманием отдельности и значимости каждого.

Очевидно, что без способности социума держать социальный строй, т.е. держаться однажды принятых всеми правил, никакая свобода не возможна. Один лишь бунтарский дух, которым мы так гордимся, нам не поможет. Наш неуспех проистекает из распространенного среди нас социального предательства. И искать его причины долго не приходится. Они на поверхности, и встречаются на каждом шагу. Надо лишь суметь взглянуть на них со стороны, поскольку они тоже проистекают из нашей сути, а значит, привычны для нас. Мы их не замечаем, поскольку не считаем это чем то особенным.

Юный сын таможенника в кругу друзей гордится отцом и своим дорогим авто. Студент Оксфорда знает, откуда у его папы гаишника деньги на его учебу. Компания за праздничным столом с удовольствием делится друг с другом секретами, как сматывать электросчетчик и останавливать водомер. Ректор Института культуры рассказывает по телевизору, как, провалив вступительные экзамены, он все же поступил в институт. Коллега по работе рассказывает, как он заставил автоинспектора извиниться, пригрозив связями во власти, хотя и ехал на красный. Что объединяет все эти случаи? Попирание закона? Да. Но не только. В этих примерах, а подобных примеров каждый может привести великое множество, присутствует фундаментальная причина, которая сделала это возможным. В каждом случае нарушитель Закона делится своими «успехами» со своим ближайшим окружением. Он не боится оказаться в социальной изоляции (не боится осуждения). Терпимость к социальному предательству – главная черта ментальности человеческой среды, которая порождает коррупцию. Ведь не может, например, преподаватель в институте или гаишник на дороге брать взятки в одиночку. Он должен быть обязательно встроен в систему взяточничества. Иначе правоохранительная система обязательно пресекла бы его действия, поскольку взяточничество не может быть тайным делом. Но для образования такой системы необходимо, чтобы в окружении потенциального мздоимца находился кто-то, готовый образовать с ним артель по перераспределению общественного продукта в свою пользу. А готовность же проверяется, или лучше сказать, ощущается по терпимости окружения к подобным действиям. Ведь преступная система не может сложиться вокруг табуированного обществом вида правонарушений, вокруг того, что получит крайне негативную моральную оценку от окружения. Вряд ли в праздничной компании, которая обсуждала способы воровства электричества, кто-либо скажет, что он педофил или промышляет разбоем. Поэтому подобные преступления, в отличие от коррупции, могут быть лишь эксцессами в обществе.

Как видим, наша повальная коррупция является вполне ожидаемым явлением для нашей ментальности. Можно сказать и обиднее: коррупция произрастает из нашей сути. А другой сказал бы ещё обиднее: из гнилой сути. Мы стенаем о продажных чиновниках, паразитирующих на бедном народе, изобретаем способы борьбы типа: повысить зарплату чиновникам, чтобы не было соблазна. Однако, если в нашей ментальной среде с легкостью образуются «кооперативы» по отталкиванию остальных соотечественников от общего блага, эти стенания и эти попытки победить жадность щедростью то же, что мёртвому припарка. Как сказал бы математик, коррумпированное государство является устойчивым решением уравнения существования такой среды. Это значит, что любые общественные потрясения, любые попытки что либо изменить, будут, в конце концов, вырождаться в такой способ существования государства. И наоборот, идея-фикс о том, что честное государство возможно как компромисс законченных эгоистов, как состояние баланса в правовой системе сдержек и противовесов, является неустойчивым решением в этой среде.

Заметим, что эта идея-фикс была нашей рабочей версией построения нового общества сразу после развала СССР. Лишь спустя два десятка лет горький опыт вынуждает признать утопичность этой идеи. Она не менее утопична, чем противоположная крайность - марксов расчет на человеческую сознательность в справедливом обществе. Однако это признание пока не продвинулось дальше гнева граждан Украины на продажную элиту. Нам еще предстоит осознать, что продажная элита – закономерный продукт, произрастающий из народной почвы, а рабами мы начинаем становиться уже тогда, когда бросаем мусор мимо урны.

Ментальность нации - медленно меняющаяся субстанция, и это звучит для нас как приговор, как отсутствие надежды на изменения к лучшему. Но все же малая надежда у нас есть…

УКРАИНА НЕ ОКРАИНА

 Есть два вопроса, которые бередят мысли всех спорщиков об Украине. Приведенные здесь ответы на них  не претендует на истину в последней инстанции и не базируется на каких-то глубоких исторических исследованиях. Они основываются лишь на логике и понимании того, что ответ должен наиболее простым способом увязывать между собой доподлинно известные исторические события и факты. Приводятся они здесь как гипотезы. Эти гипотезы, ввиду их очевидности, давно должны были быть сформированы и проверены, однако  по странному стечению обстоятельств этого до сих пор не случилось.

Первый вопрос:  где пряталась Украина, когда была Русь и куда подевалась Русь, когда появилась Украина?

Итак, укрАина. Да, именно так, с маленькой буквы и с ударением на первую "а". Для тех, кто понимает и русский и украинский языки, исходный смысл этого слова может быть очевиден. По-русски "кроить", а по-украински "краяти" -  значит резать. Край – линия, по которой было резано.  Украить – значит отрезать,   поскольку предлог "у" придает глаголу законченность действия, как в словах "идти" –"уйти", "бить"- "убить" и т.п. Следовательно,  украина – отрезанная часть. Так что вовсе это ни какая не окраина - озарение начинающих лингвистов, а хотя и однокоренное слово, но с иным смыслом. Оно является синонимом слова "удел", которое образовано аналогичным способом от слова "делить".  Пушкинский князь Гвидон «спокойно в свой удел через море полетел». Этими словами в  старые годы называли чьи то владения или вообще местность, выделяемую по какому либо признаку. Сейчас для подобных целей мы используем слова "область" (от "обладать")", "регион", "край", "сторона", "район" и т.п. Краснодарский край  без искажения смысла можно называть и Краснодарской украиной. Контекст упоминания слова "украина" в старых текстах однозначно свидетельствует в пользу нашей версии, например, в Ипатьевской летописи: "приѣхавшю же ему ко украинѣ галицкои".  В той же летописи упоминается и  украина переяславльская. В то время все буквы, кроме первой буквы на странице,  писались одинаковым размером, и искажение смысла в столь простом вопросе  возникло, скорее всего, из-за того, что при письменном цитировании этого  слова исследователи старинных текстов писали его с заглавной буквы, тем самым переводя из имени нарицательного в имя собственное. В действительности же "Украина", как собственное название края,  начало употребляться лишь в позднем  средневековье. Слово «украинец» как обозначение этноса стало использоваться еще позднее и естественным образом произошло от названия украинца по месту проживания, а до этого украинцы называли себя русью, руськими или русинами. Так ещё было во времена Богдана Хмельницкого.

В начале двадцатого века Михаил Грушевский ввел термин «Русь-Украина», очевидно преследуя цель подчеркнуть исконную отдельность Украины, но в то же время обозначить её преемственность с Русью и закрепить за Украиной первородство наследия того государства, на которые также претендует и Россия. Желание для патриота Украины естественное, но термин несколько искусственный и звучит нелепо, как если бы историк через пятьсот лет страну Россию назвал Россией-Страной. Была ли в прошлом Украина частью общности, которая называла себя Русью? Ответ очевиден, да.  Выделяли ли уже в то время себя  из этой общности отдельные её составляющие, ощущали ли свою отдельность? Ответ тоже очевиден, да. Зачем же Грушевскому понадобилась таким особым образом утверждать эту  очевидность?  В чем была для него целесообразность поиска этой древности. Для него она была признаком ценности  общности, к которой он себя относил? Очевидно, что такие ″научные″ новации были  инспирированы в сознании ученого подсознательным желанием выделить из общерусского мира и повысить приоритет этой общности. К науке это никакого отношения не имеет. С рациональной же точки зрения, в молодости, в т.ч. и в молодости нации нет ничего плохого. Наоборот, если нация родилась, значит было какое-то достойное удивления, а может и  восхищения движение в людском море, приведшее к её возникновению.

Второй вопрос: имеет ли украинский язык  право претендовать на первородство, как наследник  древнего языка Киевской Руси. Злободневным этот вопрос делает существование на  Украине диглоссии - двух языков, один из которых используется в качестве высокого – престижного, второй в качестве низкого – бытового. И в царские времена и в СССР высоким языком был русский (великорусский).  Независимость формально обратила это положение языков на противоположное, однако на практике в сознании большой части населения положение вещей изменилось мало. И здесь следует заметить, что такое восприятие осталось не только среди тех, кто резко отрицательно воспринимает украинство как объединяющую идею и настроен резко негативно против "телячей мовы". До сих пор на значительной территории Украины русский воспринимается как городской язык – язык прогресса. Борьба за престиж языка вылилась в борьбу за исконность. И здесь у великорусского языка, с точки зрения дилетанта, есть преимущество. Первые письменные источники Киевской Руси кажутся для него больше похожими на современный русский язык, чем на украинский. В «Слове о полку Игореве», например,  есть ″облако″, а не ″хмара″, а Дон синий, а не блакитний. Да и звучание «Слова» кажется ближе к русскому, хотя конечно с помощью нужной фонетической транскрипции (напр., чтением знака ѣ как ″і″ а не ″е″) его можно несколько скруглить в сторону современного украинского звучания.  Но все же  это не снимает подозрения, что диглоссия существовала на украинских землях с давних времен и зародыш (предок, прототип) современного украинского языка был в этой паре языков вторым, подчинённым.  И, как это ни покажется странным на первый взгляд, так оно  и должно было быть,  учитывая историю становления Киевского русского государства

В конце девятого века власть в Киев пришла с севера. По летописным первоисточникам, она спустилась по Днепру вместе с вооруженным отрядом из государства ильменских словен.  Если верить «Повести временных лет», власть в Киеве захватила дружина под предводительством Олега - толи князя, толи княжеского наставника, из приглашенных словенами варягов к себе на княжение. |Как сказали бы сейчас, истеблишментом, высшим обществом в Киеве стали приезжие - словены и уже ославянившееся среди них норманны. Свидетельством их ославянивания могут быть клятвы славянскими богами, данные этими людьми на письменном договоре с Византией. Маловероятно, чтобы новая знать подстраивалась под коренных киевлян и перенимала местный диалект тогда еще близкого языка. Скорее наоборот. Даже сейчас мы видим, как придворная челядь, вслед за  самодержцем бросает престарелых жен, чтобы быть в тренде. Что уж говорить о тех временах?! Можно с большой долей вероятности утверждать, что в Киеве вокруг княжеского двора сложился придворный диалект - весьма распространенное  в Истории явление. Эти события происходили в эпоху становления славянской письменности.  А поскольку письменные люди обслуживали в первую очередь элиту, словенский диалект (сейчас его называют псковско-новгородским) несомненно, сыграл роль и в становлении древнерусского письменного языка, называемого в то время словенским, а сейчас  - церковнославянским русского извода. Вероятно также, что изначально это название - ″словенский язык″ - понималось конкретнее, как язык словен с севера. В старейшей из известных летописей «Повети временных лет»  обобщающее название всех славян и название ильменских словен не отличались на письме. Последние показывались как продолжение общеславянского рода: ″.. Словѣни же сѣдоша ѡколо єзера Илмерѧ  прозвашасѧ своимъ имѧнемъ…″

Вследствие возникновения  придворного диалекта,  местный  говор киевских земель  был отодвинут на второй план, и обслуживал людей более низкого сословия. Он ещё многие века вынужден был существовать на Украине под спудом, как не благородный язык, хотя, несомненно,  эти два диалекта, придворный и местный, в процессе своего развития влияли друг на друга. Как пример -  название словаря конца 16-го века, составленного галичанином Лаврентием Зизанием:  «Лексис, СирЂчь реченїя, ВъкратъцЂ събран(ъ)ны и из слове(н)скаго языка на просты(й) рускі(й) діале(к)тъ истол(ъ)кованы».  Для современного человека оно звучит как архаичный великорусский. И, кроме того, это название прямо свидетельствует о существовании и в то  время  диглоссии. Как видно, на протяжении веков в Украине существовал некий высокий язык, не русский, конечно, но язык, от которого современный русский  - близкая производная. Так что языковые выкрутасы Свирида Голохвостого из пьесы «За двумя зайцами»  - возможно и не дань влиянию метрополии, а существовавшее испокон в быту понятие о высшем свете: ″Дурні хахлы! Ідіть здорові! Што значить проста мужва? Ніякого понятія нєту, ніякой делікатной хвантазії... так і прэ! А вот у меня в галавє завсегды такый водеволь, што только мерсі, потому — образованный чоловєк!.. ″

Вторым ощутимым последствием киевского придворного диалекта было его роль в становлении современного русского языка. И здесь мы должны несколько подправить распространенное мнение, что великорусский язык сформировался на основе церковнославянского, как языка княжеско-боярской верхушки, который она насаждала на землях северо-восточной экспансии. Вряд ли княжеско-боярская верхушка в повседневной жизни использовала церковную речь. Более естественно, великорусский формировались под влиянием языка киевского двора, а церковнославянский язык входил в него лишь как образующая компонента.  Такая формулировка легко поясняет феномен, сравнительно недавно обнаруженный лингвистами в результате изучения новгородских берестяных грамот. По словам известного русиста Андрея Зализняка, современный литературный русский язык примерно в равных долях наследует и древнекиевский и древненовгородский диалекты ( https://youtu.be/5Nuiw73EY50 ) . Однако то, что для него выглядит как феномен, в свете нашей гипотезы выглядит совершенно естественным: древний язык ильменских словен как булавка сколол эти два языка.  Вероятно именно наличие  в языковой палитре «Слова о полку Игореве» красок словенского языка и делает его более похожим (по мнению автора) на современный русский. При этом трудно согласиться с его (Зализняка) утверждением, что изначально язык древнего Киева и древнего Владимира отличались мало. Такое наверняка можно сказать лишь о письменных языках.

Наши ответы на вопросы из русско-украинского спора, перешедшего в кровавую бойню, приведены здесь вовсе не для того, чтобы обосновать чьё-то преимущество. Наоборот, наша задача – убить эмоции вокруг этого спора,  поскольку угасание эмоций по отношению к изучаемому явлению -  следствие верного понимания этого явления. Исторический путь, который привел каждую из наций к современному положению вещей, вполне естественен.  Он  не может быть основанием для претензий на исключительность. Единственным стоящим в этом смысле аргументом является  успешность нации. Копаться в истории,  пытаясь отыскать там обоснования своей национальной исключительности – совершенно естественный мимовольный порыв, данный человеку Богом  для скрепления нации,  удержания этой людской общности в скоординированном (консистентном) состоянии. Однако же необходимо иметь ввиду, что такое поведение является рациональным лишь для малой общности, в которой человек сформировался как биологический вид.  Начиная с некоторого размера сообщества, поддерживать упорядоченность лишь на инстинктах уже невозможно. Успешная нация должна найти в себе разум обуздать этот инстинкт, чтобы не дать паразитировать на нём своей элите, так как элита является наибольшим выгодополучателем от безусловной любви граждан к Родине. Эта слепая любовь позволяет элите втравливать свой народ в конфликты и жертвовать его  собой  ради личной выгоды. В то же время верное, а значит освобожденное от эмоций, понимание исторических  событий позволяет нации извлечь из них необходимые для достижения успеха уроки (банальненько).

И чему же учит наше прошлое?

Призвание словенами варягов на княжение показывает, что их общество было терзаемо социальным предательством. Положение смог исправить лишь качественный объект доверия в лице варягов, который они смогли найти лишь вне себя.  За это варяги и получали свои булочки с изюмом.  А за что ″за это″? За то, что слово их было твердым, за то, что могли устоять против соблазна предательства и не гнались за сиюминутной выгодой. Норманны предложили иную этику поведения элиты.

Русь изначально была конфедеративным государством, т.е. состояла из множества общностей, осознающих свою отдельность. Однако это не мешало им одновременно ощущать себя принадлежащими к некой ценной для них всех  надобщности. Как сказали бы мы сейчас: сформировался наднациональный эгрегор – Русь.

Паразитирование элиты на инстинктах самоорганизации, которые фетишизируют атрибуты Родины, рождая в сознании желание сражаться за правильную религию, правильную Историю и т.п., может приводить к трагическим последствиям. В пятнадцатом веке московская элита устроила геноцид новгородцев, по сути  - уничтожила колыбель Руси. Произошло государственное отцеубийство. Такие же точно механизмы человеческой психики задействованы и в нынешней экспансии Москвы на Украину.

То, что украинский язык долго находился в угнетенном состоянии, ни как не свидетельствует о какой либо ущербности украинства. Наоборот, если эта объединяющая идея смогла выжить, находясь под спудом многие века,  значит в ней есть истинная ценность. Что же касается собственно языка, то английский, например, это вообще изуродованный угнетением древний язык, от которого мало что осталось в современном английском. Однако успешность нации сделала его наднациональным.

А что же мы имеем сейчас? Как  Украина усвоила эти уроки?

Пока одни отдают жизнь за неё, вторые продолжают вести паразитический образ жизни, убивая в первых веру украинство. Министр культуры Кириленко выступает с дурацкими инициативами, типа чёрных и белых списков российских деятелей культуры, чем уподобляется агрессору.  Эти дразнилки  лишь злят его, не принося при этом никакой пользы украинству. Это та же ″вата″, только в украинском исполнении. Так две ваты наполняют друг друга смыслом существования.

Получается, вроде бы виновата во всем украинская элита. Но вот вопрос, правильно ли считать эту элиту чем-то внешним по отношению украинскому народу, или все же она является его неотъемлемой частью?

Эх, либералы...

Как получилось, что либералы (либерасты) стали в России обозначением пятой колонны, собирательным образом национального предателя? ! А ведь ни одно из серьёзных российских политических движений не смеет поставить под сомнение либеральные ценности: верховенство права, равенство граждан перед законом, независимо от материального положения, религии и национальной принадлежности, свободу слова, неприкосновенность частной собственности, демократию и рыночную экономику. Разгадка парадокса в том, что истинная причина неприязни здесь лежит вне кажущейся  области разногласий.  Разногласия видятся как идеологические.  Если под идеологией понимать взгляды на правильное устройство общества, что собственно так и есть, то настоящим предметом спора на самом деле является не абстрактная идеология, а праведность  конкретного общества, его моральное превосходство/ущербность.  Грубо говоря, спор идет о том, как правильно жить на белом свете, а конфликт в том, кто является моральной опорой миропорядка, где находится  источник его исходной определенности.  Как показано нами ранее, для большинства людей праведность общества, частицей которого себя ощущает человек, является безусловной константой независимо от того, какой идеологии в данный момент оно придерживается. Отсюда очевидна ошибка либералов: подавая  Запад, как  пример успешного либерального общества, и изобличая антилиберальные пороки России, как причину её неуспеха, они тем самым переводят дискурс из области  ”правильно/не правильно” в ”праведно/не праведно”, поскольку речь в таком случае уже идет о моральном превосходстве одного общества над другим.  Консенсус здесь принципиально невозможен. Непостижимое (трансцендентное) несогласие оппонентов остаётся даже в том случае, когда декларируемые ими способы устройства общества совпадают. 

Запущенный однажды механизм самовоспроизводящегося (как у Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем) ментального конфликта между Россией и Западом затягивает в сладкую для подсознания, бессмысленную для здравого смысла и вредную для общества ментальную войну: взаимо-ответные потоки обид, разоблачений и дискредитаций.  Приязнь либералов к конкурирующей общности – Западу, однозначно воспринимается здесь как предательство, что, в общем-то, в логике ментальной войны так и есть, поскольку  поражение в ментальном противостоянии означает признание собственной вторичности и, как следствие, «переключение» членов социума на приязнь к когда-то враждебной общности, когда она уже не кажется чужой.  Другое дело, что сам ментальный конфликт не является обязательным и имеет смысл лишь в рамках предыстории и того видимого смысла, который инспирирован неосознанными мотивами самоорганизации[1]. Христианин может быть абсолютно безразличен к последователям культа Вуду, но воспринимать как кощунство крещение двумя пальцами вместо трех. Доказательством надуманности, а вернее сказать - подсознательной самоиндукции (самовозбуждения) таких конфликтов, может служить сравнение отношений Россия/Финляндия и Россия/Эстония. В первом случае они вполне нормальные, а во втором нервно-напряжённые, хотя исторические предпосылки и в том и другом случае примерно одинаковы. Точно так же необязательна вражда суннитов с шиитами, католиков с протестантами, Запада с Мусульманским Миром и т.п. Другими словами, вспыхнувший однажды ментальный конфликт становится самодостаточным без реальной причины распри.

Понимание того, что такими конфликтами движут подсознательные мотивы самоорганизации, дает надежду ”выключать” все эти бессмысленные войны остроконечников с тупоконечниками. Причем понимать и учитывать нужно, в том числе, и свои скрытые мотивы. Меньше всего здесь нужно пытаться образумить оппонента, указать  на непроизвольность и надуманность его аргументов  – всё же это инстинкт,  и скорее всего он просто не поймёт, о чем вы вообще ведёте речь. Самовозбуждающийся автогенератор конфликта состоит из двух конкурирующих сторон, и чтобы погасить конфликт, необходимо разорвать между ними петлю обратной связи, а для этого достаточно, чтоб хотя бы одна из сторон его не поддерживала. Почему и необходимо, прежде всего, самому вернуться с ментальной войны, а значит - понимать собственные скрытые мотивы и подавлять свои позывы к  моральному разоблачению и сарказму Означает ли это, что нужно потакать оппоненту, заискивать перед ним, соглашаться с его необоснованными претензиями? Вовсе нет! Просто понимание иррациональных поведенческих шаблонов самоорганизации позволяет видеть дразнящие темы, понимать то, с  чем оппонент не может согласиться ни при каких обстоятельствах, помогает избегать таких дурацких способов образумить оппонента, какими пользуется известный батутист и танкист Рогозин (в космос на батуте, танкам визы не нужны).

Непроизвольная ошибка либералов  - перевод политической дискуссии из области верных и неверных суждений в область правильных и неправильных ценностей. В результате дискуссия сводится к разоблачению пороков Отечества. Повышая этим весомость своей аргументации, они жалят находящее в состоянии ментальной войны общество в самое больное место, делают то, что делать ни в коем случае нельзя. Как показано нами ранее, целостность любого общества держится на ожидании его грядущего успеха (мы назвали это опорным прогнозом).  Это ожидание основывается на праведности – уверенности в правильности выбранных обществом моральных  ориентиров.  Представление трагедий прошлого, как следствия пороков, а не результат ошибок, борьба  за ценности, которыми якобы не обладает общество, но которые есть у ментального оппонента, это ни что иное,  как разрушение опорного прогноза. Это сравнимо с тем, как если бы ребёнку сказать, что его родители  негодяи. Психика ребёнка будет противиться этому факту, пусть даже это будет и правда. Психика большинства членов общества также будет сопротивляться такой интерпретации проблем. 

Эта наивная ошибка либералов, кроме того, что  умножает  на ноль их, как политическую силу, ещё и дорого обходится российскому обществу. Она даёт повод паразитировать на любви к Родине, позволяет патриотизму быть прибежищем для негодяев, позволяет проходимцам брать Родину в заложники. Она позволила этой псевдо-элите увлечь за собой в тупиковый, по нынешним временам, путь имперской экспансии большинство россиян.  Либералы не смогли донести так необходимый сегодня критический взгляд общества на себя.

Вот пример безусловного отторжения либерализма, как предательства, и одновременно пример ошибки-перепутывания  понятия свой/чужой с принципами. Он от человека с передовой ментальной войны:  ”…мы направляем специалиста на «курсы повышения квалификации» в США или Европу… Если платят американцы или европейцы, то срабатывает психологический эффект: человек чувствует благодарность. Он не завербован — он просто перенимает чужие принципы: твои способности оценены по достоинству. Не то что на родине. …Значит, родину требуется изменить.” http://pavel-shipilin.livejournal.com/451326.html  

Еще одну ошибку либералов, а вернее заблуждение, мы уже рассматривали, но повторимся здесь вкратце, для целостности суждений. Это заблуждение уже имеет отношение к собственно идеологии. 

Состоятельность любой идеологии проверяется её реализуемостью, т.е. практической возможностью построить общество на этих принципах. В расцвет эпохи идеологий,  в 19-м – 20-м веке, преобладал, так называемый научный подход, когда реализуемость автоматически следовала из видения своей идеологии, как единственного объективного пути развития человечества  и не зависела от текущего морально-этического фундамента общества. Рафинированный образец такой идеологии -  Марксизм. Постепенно даже марксистам стало ясно, что полностью полагаться на якобы открытые объективные законы развития общества нельзя. Любая идеология нуждается для своего воплощения в работе совести общества. Отсюда и появился ”Моральный кодекс строителя Коммунизма”. Вместе с этим пониманием должно было бы прийти и понимание, которое, к сожалению, ещё никем четко не сформулировано, и мы должны дать его в явном виде: не существует четкой границы, отделяющей реализуемую (научную) идеологию от нереализуемой (надуманной).  Это значит, в свою очередь, что один и тот же способ устройства общества может быть реализуем в одной морально-этической (ментальной) среде и нереализуем в другой. В этом непонимании и заключается проблема либерализма, как, впрочем, и остальных идеологий. 

Предпосылка теоретических проблем либералов в том, что либерализм сформировался и добился успеха в конкретной морально-этической среде – в Западном обществе.  Христианство, точнее – протестантское христианство,  было его морально-этическим фундаментом. В этой среде сформировались взгляды о правах и свободе личности, оторванные от христианского обряда. Высокая способность Западного общества удерживаться в рамках права и незаметность собственных моральных и этических особенностей по причине их обыденности, породила среди носителей либеральных идей ошибочное представление о вторичности религиозно-культурных различий в государственном устройстве, создала иллюзию первичности и самодостаточности права для обеспечения жизни общества. Это, в свою очередь, породило наивное представление о существовании универсальных, общечеловеческих ценностей, при этом религиозно-культурным различиям  отводится роль некоего маскарадно-бутафорского атрибута. 

Эволюция морали Европейской цивилизации, приведшая к признанию равенства, не зависимо от национальной или религиозной принадлежности, породила соответствующие законы. Моральная ловушка, в которую при этом она попала, заключается в том, что соблюдение закона, гарантирующего равенство каждого отдельного члена социума, не зависимо от национальной или религиозной принадлежности, нивелирует, формально упраздняет значение морально-этической среды, которая и обеспечивает выполнение этих законов. Либералы - локомотив этой эволюции,  не смогли предвидеть опасности для либерального общества внешнего культурного потока, обусловленного эмиграцией. Если отдельные представители чужеродной ментальной среды не представляют опасности для социума, то начиная с некоторого порога присутствия чужеродных элементов его консистентность (внутренняя непротиворечивость) начнет  разрушаться. Возникшие в результате этого реальные проблемы вылились в рост популярности на Западе националистических партий и движений, выступающих за ограничение прав  эмигрантов. Автократический режим Путина, защищающий себя от нападок  либералов, выглядит для них защитником традиционного общества. Благодаря этому в Европе появился феномен - "понимающие Путина".

      Ещё одно следствие наивной веры в универсальность либеральных принципов для любой общности, любой нации – экспансия либерализма вовне. Либеральное устройство общества может с трудом приживаться на конкретной национальной почве и его навязывание может принести больше вреда, чем пользы. Лишь в последнее время, после ряда явно неудачных попыток навязывания демократии, например, в Ливии и Ираке, эта наивность начинает проходить, но пока не как понимание системной ошибки, а как эмпирический вывод из неудачных опытов. Во времена Обамы до США, наконец, дошло, что кукурузу в Заполярье сеять не следует, она там не растёт.

Этот же теоретический изъян, но уже применительно к распавшемуся СССР, не позволил либералам склонить на свою сторону патриотов этой распавшейся страны. Не позволил прежде всего потому, что либералы не оставляли за ними в моральном плане ничего хорошего от их бывшей Родины. Для либералов весь опыт бывшего СССР неотделим от его пороков – репрессией, голодомора и т.п., хотя, с учетом нашего замечания о реализуемости идеологий, такое разделение делается на раз-два. Действительно, природа пороков, о которых идет речь,  проистекает не из марксистской идеологии, а из человеческой природы. Марксизм виноват лишь в том, что был слишком самонадеян в своих представлениях о человеке. Сталинские репрессии, например,  ни как не следуют из марксистской теории, так же как средневековое мракобесие не следует из учения Христа, а коррупция и казнокрадство - из теории либерального государства. Сами либералы ведь не считают коррупцию в России времён Ельцина системным (врождённым) пороком либеральной модели! 

Это разделение позволяет вести конструктивную критику советского периода, а главное - позволяет изобличить пороки общества, которые мы ошибочно принимаем за пороки социализма, называя это совком. С исчезновением СССР они никуда не делись и до сих пор мешают нам жить, но бороться с ними, как с наследием социализма, то же самое, что стрелять в тень своего противника. 

Это разделение позволяет:

- изобличать сталинизм, не бросая тень на героев Войны;

- осуждать партийное давление на советское искусство, не отрицая несомненных его достижений;

- осуждать иезуитски-пренебрежительное отношение партноменклатуры к людям, не умаляя их самоотдачи на общее благо;

- отвергать насильственную экспансию советской системы, но признавать заслуги СССР в развале колониальной системы, и, в конце концов, в эволюции самого либерального общества, которое, возможно, не достигло бы успеха, не будь конкуренции со стороны социализма.

Но самое ценное – оно позволяет не представлять ничтожеством советского человека, верившего в идеалы той системы и искренне отдававшего себя этому. Та страна - это тоже были Мы, один из вариантов проявления нашего естества,  и это разделение дает возможность не объявлять советский опыт полностью ничтожным, а значит не перечеркивать полностью самих себя.

Впрочем, методы политической борьбы либералов ни чем не отличаются методов борьбы любого другого политического или религиозного движения: морально ″забомбить" оппонента, лишить его морального права на политическое существование. Энтузиазм, а порой и экзальтированность, с которым либералы пытаются смять моральные редуты политического противника ввиду, как им кажется, исключительной важности своих ценностей для всего человечества, на самом деле объясняется потребностью в расширении круга своих последователей. Это необходимо для подтверждения своей состоятельности и обретения смысла существования. В этом либерализм ничем не отличается от любой другой морально-этической системы. Он точно также подпитывается иррациональными (подсознательными) мотивами поведения своих последователей, отвечающими за консистентность общества. Эта иррациональность и есть, на самом деле,  реальный источник их энтузиазма и преданности идее. Естественно, что в ответ они получают такую же "бомбежку". Обидное прозвище "либераст" из этого же жанра политической борьбы. 

Если в первое время после  развала СССР такие методы политической борьбы либералов были вполне оправданы, то после того, как попытка с наскока построить демократию не удалась и оппоненты получили наглядное свидетельство ущербности либеральной идеи, продолжать пытаться морально дискредитировать оппонента как минимум не умно. Уже давно настала пора выйти за рамки этого природного шаблона поведения, увидеть, наконец, его пагубное влияние. Давно пора перестать вести фантомную войну с симулякрами, такими как совок, например, перестать бороться с и так уже давно умершим социализмом, а начать бороться с пороками своего общества. 

После развала СССР у нас демократия не получилась. Среди нас бытовало заблуждение о саморегулирующих свойствах рынка и демократии. После перестройки мы думали, что рынок все сам отрегулирует, а всех ушлых хитрецов выбросит за борт жизни, потому что рынок наверх поднимет все самое лучшее и правильное. Запад не указал на это заблуждение, потому что сам не подозревал об этих проблемах, за что и получил исходящее от нас раздражение. 

В скором времени нас ждёт вторая, уже более осознанная попытка построить демократию. Не факт, что она будет удачной, но другого способа, кроме как пытаться, у нас нет. Иначе будем вечной Мексикой. Человечество уходит от командных способов управления обществом, поскольку они не в состоянии управлять сложным (изощрённым) хозяйственным механизм. СССР от этого и развалился. Поэтому демократия - это не дань моде и выдумка моралистов, а необходимость: или строишь открытое (свободное) общество, или будешь запчастью в мировой экономике.

На смену старым наивным либералам обязательно придут новые либералы версии 2.0.

Они уже не будут наивно верить, что достаточно задекларировать наступление свободы и демократии и наступит свобода и демократия. Они будут понимать, что для их удержания необходима работа совести общества. Они не будут убеждать, что Сталин это плохо, поскольку будут знать, что обществу, которое не может держать социальный строй приходится склониться перед диктатором, потому что для такого общества это единственная возможность сохранить упорядоченность. Они скажут: " Вы можете считать, что Сталин это хорошо, но в таком случае вы должны признать, что вы было (скот), которому нужен погоняла с кнутом".

Сказанное относится не только к российским либералам, почему здесь и использовалось слово "мы". Те же ошибки с учетом своей специфики повторили и либералы других республик СССР. Но пусть каждый сам занимается своими проблемами. Мы же далее будем говорить только об Украине.

---

[1] Трудно поверить, что такое высокоинтеллектуальное существо, как человек направляется скрытыми от сознания шаблонами поведения,  но это не покажется таким уж странным, глядя на то, как миллиарды людей верят в Бога, хотя никто ни разу не видел объективных свидетельств Его существования. Религиозность – порождение тех же самых человеческих начал, что служат самоорганизации человеческого общества. Навеянные  этими поведенческими шаблонами попытки что-то доказать Западу, переспорить его, упрекнуть, вывести на чистую воду принимаются за отстаивание национальных интересов. Не удивительно, что перебранку Владимира Путина с Западными странами россияне принимают за заботу об укреплении позиций страны на мировой арене. На самом же деле, в условиях, когда Запад не совершал явных агрессивных действий по отношению к России, рационального смысла в этом было не больше, чем ввязываться в перебранку с деревенским дурачком, который идет по улице и всех материт.

Ментальный раскол в Украине. Ошибки патриотов

После развала СССР сторонникам суверенной Украины досталась ментально расколотая страна. Не секрет, что для части её граждан независимая Украина и украинство "что шло, что ехало". Требовать от них какой-то самоотдачи в интересах этой страны было бы наивно. В идеальном случае сторонники суверенного украинства должны были в кратчайшие сроки избавиться от этой наивности и понять, что номинальная принадлежность к украинскому государству вовсе не является объективным основанием приязни к суверенному украинству. Как бы этого не хотелось, но ни откуда не следует, что человек, имевший привязанность к Советской стране или России обязан автоматически любить независимую Украину, коль скоро она появилась на свет. Хорошо было уже и то, что их отношение к самостоятельной украинской державе в начале её независимости было в достаточной степени лояльным. Чтобы склонить их на свою сторону новая Украина должна была показывать результат, демонстрировать успех. Необходимо было уйти от логики, которая уместна во время борьбы за независимость - дискредитация метрополии – и понять, что теперь не на словах, а на деле придется доказывать свою состоятельность. Украина, за отведенный ей промежуток времени должна была стать успешным государством. В таком случае она к текущему моменту уже стерла бы или в значительной степени сгладила внутренние ментальные границы. Национал-патриотические силы должны были в какой-то момент понять, что пора перестать бороться с прошлым, оно и так умерло и бессмысленно вновь и вновь стрелять в его труп. Если оно себя изжило, то причина оставшихся проблем не в его умершей сути, а в чем-то другом. Прошлое надо было воспринимать как путь исканий украинского народа, понять ошибки этого пути и оставить за собой право на все хорошее, что было на этом пути приобретено. По сути, означало бы переход от принуждения к украинству к вовлечению в него. Это, во-первых, не отталкивало бы единственных союзников - патриотов Советской Украины, и во-вторых, избавило бы от соблазна видеть причины своих проблем в ком-то другом, позволило бы прекратить борьбу «с радянським минулим» и обратить внимание на собственные недостатки.

Чтобы такая трансформация произошла, национал-патриоты должны были проделать над собой неимоверное усилие и пойти вопреки своей сути, вопреки заложенному природой типу социального поведения, который и сделал их национал-патриотами. Для них это означало бы отказаться от попыток взять моральный реванш за прошлое, перестать зацикливаться на прошлых грехах России и Советского союза перед украинцами. При этом, конечно же, пришлось бы смириться, что Украинское государство состоялось не совсем так и не совсем тем способом, как им бы хотелось, и советское украинство вошло бы в него органичной составляющей. Такой переход сознания противоестественен человеческой сути, но если бы он случился, можно было бы говорить о незаурядности и мудрости. Именно такие прорывы сознания и создают почву для успеха государств. К сожалению, этого не случилось и события развивались по наиболее вероятному сценарию. Если в первые годы независимости неудачи государства еще можно было оправдывать прошлым, то, начиная с двухтысячных, их обиженная антиимперская и антироссийская риторика начала лишь раздражать, начала вызывать у многих неприязнь ко всему украинскому. Это привело к резкому расколу общества по отношению к суверенному украинству. Кроме этого, пренебрежительное отношение к империи помешало осознать ту роль, которую выполняла империя по отношению к Украине, а значит, не позволило предвидеть проблему, с которой придется столкнуться.

Отсутствие у украинцев собственного государственного опыта сказалось в том, что они с энтузиазмом начали образовывать группировки по паразитированию на государственном механизме: сплошное кумовство с назначением себе запредельных пенсий, раздачи земли, разворовывания армии и т.д. и т.п. При этом отсутствовало понимание, что резервуар, из которого они черпают не бездонный. Если раньше за консистентностью государственного механизма следила метрополия, она была донором порядка и, всё-таки, ограничивала паразитирование на государстве какими-то рамками, то теперь украинская элита оказалась в роли колхозного воришки, который обнаружил, что сторожа нет, и в колхозном коровнике можно украсть сена, сколько хочешь, не понимая, что теперь это его коровы. Нужно было переключиться на борьбу с этим явлением, но не как с рудиментом прошлого, связанного с коммунизмом, а как с человеческим пороком, что так и есть на самом деле. Если и стоило проводить люстрацию бывших коммунистов, то не как коммунистов, а прежде всего, как беспринципных конформистов, которыми эволюция коммунистической системы в последние годы существования заполнила её ряды. На практике получилось, что антиимперская, антироссийская, антикоммунистическая риторика, таких партий, как «Народный рух», таких политиков как Юрий Костенко, по сути, вывела это порок из-под удара. Это вовсе не значит, что мы с ним справились бы, но получается, что мы с ним даже не боролись, а "бомбили ложный аэродром" радяньщины и совка. При этом у национал-патриотов создавалось ложное ощущение правильности своего видения противника, поскольку часть политиков, потребительски относившихся к государству, апеллировала к патриотам Советской Украины и пророссийскому электорату, а по сути, использовала их, чтобы паразитировать на обществе.

Почему мы говорим здесь лишь о вине национал-патриотов? Потому, что суверенная Украина – это их дело, и нам здесь винить тех, кому она не дорога, было бы бессмысленно. В сложившейся ситуации они должны были находить те способы борьбы, которые ведут к успеху, а не пользоваться теми, которые соответствуют их мироощущению. Это системный просчет, который на протяжении времени подвёл страну к кризису. Ну и, конечно же, он сказался в критический момент, в точке бифуркации, когда любое малое действие может вызвать непредсказуемые последствия. Попытка отмены в Раде Закона о Государственной языковой политике, разрушение памятников Ленину послужило спусковым механизмом, сигналом для значительной части наших граждан, что чужаки вторглись в их дом, и рушат их Мир. Результат – война. Поваленный Ленин отомстил очень жестоко.

Ошибки национал-патриотов конечно же не снимают вины со второй стороны конфликта в развязанной войне, потому, что грехи одних не могут быть оправданием для других. 

Источник: http://avsokolan.livejournal.com/3611.html